– Откровенно! – я улыбнулась в ответ. – Значит, никаких ссор, никакого напряга не было?
– Абсолютно никаких. Это теперь мы вместе со свекровью по стенкам от страха бегаем.
– А муж, отец Бори?
– Да он на работе все время, ничего не видит, говорит: «Ребенок как ребенок, вы всё выдумываете!»
– Но вы ведь не выдумываете?
– Нет! – с отчаянием воскликнула женщина. – Уже две недели это другой ребенок.
Я расспрашивала мать Бори еще и еще. Туда-сюда листала медицинскую карту ребенка. Никаких родовых травм, никакой неврологии на первом году жизни. Развитие по возрасту. Поговорила с самим Борей – на вопросы отвечает неохотно, но это явно потому, что увлечен игрой с новыми машинками. Ответы самые обычные. Набрала в игрушечную кастрюльку воды, предложила игру в «бензоколонку» – охотно согласился.
Может быть, мать со свекровью все-таки все придумали, накручивая друг друга?
Вдруг Боря бросил все игрушки, подошел к матери и начал, тревожно оглядываясь, тянуть ее за руку: «Пошли, пошли отсюда!»
– Боря, что случилось? Мы не можем уйти, я разговариваю.
– Пошли! Уходи! Я уйду! – все повышая тон, заплакал Боря.
Мать вопросительно взглянула на меня.
– Не обращайте внимания, – велела я. – Посмотрим, что будет.
Боря с криком упал на ковер, потом, поскуливая, уполз под раковину и свернулся там в клубок.
– Все плохие, – мрачно заявил он оттуда, глядя в стенку.
– Вот видите, – трагическим шепотом сказала мать.
– Вижу. Но пока не понимаю… Может быть, что-то случилось в детском саду?
– Воспитательница говорит: ничего не было – ни ссор, ни драк, ни наказаний. Да его и наказывать-то не за что было – он всегда был тихий, спокойный, помощник. Но как проверишь?
– Никак…
Под раковиной нашлась еще одна, загнанная в дальний угол машинка.
– А где в ней бензин лить? – спокойно спросил меня вылезший Боря. – Вот здесь, в эту дырку?
«Все-таки неврология! – решила я. – Но откуда?»
– Есть одна возможность, – сказала я матери. – Это вообще не по моей части, но я знаю, что такое бывает. Скажите: перед тем как все это началось, Боря болел – гриппом, простудой, ОРВИ? Может быть, просто температура высокая была?
– Да нет, он все время в садик ходил.
– Вспоминайте.
– Да, было! – вспомнила мать. – У него сопли были, он куксился, и с субботы на воскресенье вроде температурка небольшая. Мы решили: заболевает, дали лекарство, а в понедельник уже все было нормально…
– Вот! – сказала я. – За неимением лучшего берем эту гипотезу.
– А что это?
– Нейроинфекция. Вирус не особенно порезвился там, где ему обычно положено (Боря – здоровый мальчик с сильным иммунитетом), но прошел гематоэнцефалический барьер, – я ребром ладони показала, где этот барьер находится. – Отсюда все.
– Надо какие-то лекарства принимать?
– Не знаю точно, можно посоветоваться с врачом, но думаю, сейчас уже не надо. То, что мы наблюдаем, это уже последствия.
– А что же дальше?
– Если я права, само пройдет в течение месяца-полутора.
– Хоть бы вы были правы! – она сложила ладони, явно обращаясь к кому-то, чьи полномочия много шире моих.
* * *
Через пару месяцев Боря стал прежним тихим, дружелюбным мальчиком, любящим лепку и рисование.
А я рассказала эту историю читателям не просто так. При внезапном и алогичном изменении в поведении и даже как будто в личности маленького ребенка (от 2 до 6 лет) вот этот вариант развития событий обязательно надо учитывать. Если предшествующее вирусное заболевание было соматически тяжелым (с высокой температурой, выраженной интоксикацией и т. д.), то хороший врач-терапевт обычно легко связывает с ним изменение поведения ребенка. А вот если недомогание было едва заметным, как в случае с Борей, и к врачу даже не обращались, – тогда распознать причину будет труднее.
Два раза они ко мне записывались, но не приходили. Это всегда что-то значит, но я об этом не думала. Не приходят – и ладно. Но на третий раз они все-таки пришли, и я даже слегка этому удивилась.
Мама ввела сына в кабинет за руку. Сын был ростом с меня и, пожалуй, потолще. Шаркал ногами. Губы у него были пухлые, глазки маленькие, волосы стрижены ежиком с челочкой, выражение лица… «Альтернативно одаренный. Ага», – политкорректно подумала я. И решила пока не спекулировать на тему точного диагноза. Скорее всего, органическое поражение головного мозга, но может быть и любой из десятков метаболических синдромов, которые я и по названиям-то не знаю. Многие из них сопровождаются той или иной степенью слабоумия. Мама сейчас все скажет, наверное.
– Как тебя зовут? – спросила я на пробу у самого мальчика.
– Емельян! – сразу ответил он каким-то странным, блеющим голоском.
– Ну надо же, какое чудесное редкое имя! – с фальшивым воодушевлением воскликнула я. – Емельян – это полное имя. А как же тебя в семье зовут? Ян? Янек?
– Нет, Емеля…
– Замечательно! Емелюшка… – еще шире заулыбалась я.
Если честно, я плохо умею работать с умственной отсталостью (должно быть, тут сказывается отсутствие специального дефектологического образования) – обычно я либо переоцениваю возможности таких ребят, либо, наоборот, впадаю в ненужное и раздражающее меня саму сюсюканье. Чаще всего я направляю такие семьи в наше отделение абилитации, где есть соответствующие специалисты. Но для абилитации Емельян категорически не подходил по возрасту (там занимаются с детьми до 4 лет).
– Сколько тебе лет, Емеля?
– Тринадцать, – писклявый детский голос резко дисгармонировал с физическими размерами мальчика.
– Что вас сейчас беспокоит? – спросила я, обращаясь к матери.
– Да так в общем ничего, – тихо сказала она. – Нас невропатолог к вам направил.
«Смирилась уже», – мысленно вздохнула я, взяла карточку, чтобы все-таки узнать из нее диагноз Емели, и сказала вслух:
– А по какому поводу направил-то?
– Со сверстниками он не общается совсем. В школе и вообще… Все со мной да со мной. Невропатолог сказал, это проблема.
«О! Так Емеля учится в школе! – приободрилась я. – И мама не предъявляет проблем с усвоением той программы, по которой он обучается. Значит, все не так уж плохо! Наверное, это наша 370 спецшкола… Интересно, в каком он классе?»
– Емеля, ты знаешь, в какой школе ты учишься?
– В 452‑й школе, в седьмом «Б» классе.
Я медленно открыла и закрыла рот. 452‑я – это обычная районная школа, кажется, даже с усиленным английским.
– А какие у тебя оценки?
– Четыре четверки, остальные пятерки.
Не глядя на мальчика, я судорожно листала толстую карточку. Начиная с самого начала. Гипотония мышц, кривошея, задержка развития речи, шумы в сердце, консультация эндокринолога, ангина, еще ангина, плоскостопие, занятия с логопедом, занятия лечебной физкультурой, операция по удалению миндалин, аппендицит… – все не то!
Постепенно понимала и впускала в себя удивительное: у Емели нет никакого слабоумия и вообще никаких существенных неврологических или тем более психиатрических диагнозов. А что же я тогда перед собой вижу?!
– Рассказывайте с самого начала, – велела я матери.
– Но что рассказывать-то? – как будто растерялась она.
– Беременность, роды, первый год жизни, состав семьи… Когда и как вам (не невропатологу, а вам!) впервые стало понятно, что что-то идет не так? Как и где обследовали, что делали, чем и как лечили?
Скажу честно: ее рассказ ничего для меня не прояснил. Живут вдвоем с сыном. С мужем в разводе уже больше десяти лет. Отец с Емелей практически не общается, только поздравляет с праздниками и дарит подарки на день рождения. Беременность и роды, в общем, нормальные, хотя плод был крупный. Первый год – плохо спал, много плакал, но ел всегда хорошо. Избыточный вес – тоже почти с самого начала. Говорить начал только после трех лет, но до этого все понимал и все показывал жестами. Всегда был неуклюж. Мать работала на дому и в детский сад ребенка не отдала – побоялась, что ему там будет плохо. Приглашала на дом логопеда, сама много с ним занималась, научилась делать массаж, разминала вялые мышцы, ходили на лечебную физкультуру. Два раза Емелю по полной обследовали в городском диагностическом центре – ничего такого особенного никто из специалистов не нашел. Хотя предполагали разное («Еще бы!» – подумала я).
– Со школьной программой он, как я понимаю, всегда справлялся?
– Да, здесь разве что несамостоятельность его. Без меня за уроки нипочем не сядет. А когда я ему помогаю, он неплохо соображает и делает хоть и медленно, но правильно и аккуратно.
– А как сейчас у Емели с социальным функционированием?
– Да вот никак, – покачала головой мать. – В магазин хлеба купить – и то сам не пойдет: «Я боюсь!» Но по дому мне помогает, что скажу, то и сделает. Мыться до сих пор сам не умеет, хотя воду любит. В школу я его до сих пор провожаю и встречаю, мы потом с ним в магазин идем, или в поликлинику, или куда еще надо. Ни с кем из ребят за все годы в школе так и не сдружился, никуда сам не ходит…
